«– Ничего не бойся.
– А я и не боюсь.»

На смену пестрой шелухе Панема пришла кровь, грязь и пот. Китнисс оставалась охотником даже в контролируемом чужой волей лесу и как это не мерзко или смешно, но творящийся ад тут был понятнее. Одна только некрасивая сцена после интервью с Питом служила доказательством насколько ей тяжело дается все остальное. Выслушав тогда ругань от Эфи и Хеймича, она смогла ответить одним лишь ошеломленным молчанием, пытаясь понимать новую реальность и правила поведения в ней.

До неё с ужасом доходило, что в отличии от многих нищих дистриктов, здешние сытые обитатели жаждали представлений и всем было плевать задеты ли при этом твои моральные принципы и гордость, лжешь ты или говоришь правду, когда стараешься выжить. Есть только твоя способность убеждать и цель в виде кошельков спонсоров.

Зря Лютик шипел на неё, никак не стесняясь в выражении своей неприязни, ведь они были так похожи этой своей самоубийственной упрямостью и напрочь лишенным желанием играть на публику. Хотя она и не умела. Всё в ней сопротивлялось.
Видимо тело ещё как-то откликалось на яд ос, раз она сравнивает себя с паршивым котом…

Китнисс грустно улыбается, но уголки губ быстро опускаются вниз, их тянет тоска по дому и даже воспоминаний о любимце сестры она касается осторожно, с трепетной грустью, скорее прогоняя родные образы Прим, матери и Гейла. Внутри не остается ничего кроме пустоты, превращающейся в воронку, парализуя так, что девушка сидит на траве в лесу, сжираемая чувством вины и бессильной злобой, устроивших настоящий пир на обломках веры в себя, ведь…  Она не спасла Руту. Ловкую, маленькую и добрую Руту, что выхаживала её несколько дней, своей заботой до дрожи напоминая младшую Эвердин.

Переломало и раздробило внутри нечто важное. Китнисс яростно ненавидела всё и плакала не в силах побороть панику, облепившую легкие и вырывавшую из горла рыдания, так и не давшие успокоения. Эти игры напоили её горем до тошноты.

Странная тишина, всё тонет в вакууме, а после в уши будто набиваются шершни.

Что ещё?

Смысл объявления о победе двух трибутов из одного дистрикта служит для Китнисс резкой моральной пощечиной, встряской. Безучастный взгляд, не выражавший ничего секунду назад, оживает.
Да. Их двое.

«Китнисс, беги!» — собственное сознание будто достает голос Пита, и он разбивается внутри головы. Девчонка встает, аккуратно перекидывая свой лук за спину. В этот раз она старается справится не с ядовитым дурманом, застилающим разум и глаза галлюцинациями, а с самой собой.
Выскребая себе место в груди, надежда вспыхивает, и девушка хватается за неё, взволнованно следуя за разогнанными адреналином мыслями, за тем, что способно спасти двоих из этого ада. Удары сердца вторят имени в голове, единственному на чем удается сконцентрироваться, сморгнув бессилие.

Пит. Пит. Пит.

Они живы, они победят.

Китнисс не замечает, как остервенело срывается с места, полагаясь на интуицию, на навыки охотника, следующего за дичью. У неё банально больше ничего нет. Удача? След из крови вряд ли похож на удачу.  Девушка хватает ртом воздух и буквально задыхается от радости и волнения, когда возле реки все же находит не раненого профи, а Пита. На какой-то воспаленной ноте она без устали бормочет его имя своим слегка хрипловатым голосом. Освободив лежащего юношу от кусков земли и отбросив в сторону камни, она порывисто прижимает его к себе, находя в этом временное успокоение, прячась в объятьях от одиночества и страха.
— Не так уж все и плохо — смывая кровь и лесной мусор с ранения Пита, Китнисс врет твердым, как она думает, уверенным голосом. Сердце сжимается. Рана выглядит паршиво, как и её обладатель. Мелларк не сможет сражаться и защищаться.  — Когда я скажу три, попытаешься встать, опираясь на меня. Ладно?